Письмо другу

Владимир ЯРМОЛЕНКО

Бесконечная лестница воспоминаний. Ступенька за ступенькой. На одной из них я останавливаюсь. И уже не могу подниматься выше. Школьные годы. Бережно хранит память каждый их шаг. Из далекого прошлого выплывают очертания лиц. Я не узнаю их. Но вот они проясняются, и будто наяву я вижу перед собой Валентина Кузьмича Чесова, прекрасного математика. Рядом с ним Петр Алексеевич Пшеничный. Их лица раздваиваются, то проясняясь, то исчезая в молочной мгле воображения. Потом остается одно лицо. Его лицо. Петра Алексеевича…
Я лихорадочно роюсь в своих архивах: «Неужели оно пропало?» — бьется тревожная мысль. Из рыхлой папки выпадает пожелтевший от времени листок. Обычный. В клетку. С неровными краями. Исписанный фиолетовым карандашом.
Вздыхаю облегченно и торопливо погружаюсь в чтение. Окружающее перестает существовать для меня.
«Здравствуйте, Петр Алексеевич!
Мы не виделись около пяти лет. И знаете, все эти годы я мучаюсь от того, что до сих пор не высказал Вам признательности. А все потому, что не находил нужных слов. Да и сейчас, мне думается, я не сумею выразить своих чувств, потому что безгранично и бесценно все то, что я от Вас получил.
Каждый из учителей внес определенный вклад в формирование нашего мировоззрения. Но для меня на первом месте стоите Вы, и потому я перед Вами в бессрочном долгу, и если Вы считаете самые добрые, не стареющие с годами воспоминания достаточной платой за свой вклад – можете на это рассчитывать до последнего дня моей жизни, до последнего вздоха.
Я думаю, была тщетной попытка сделать мерилом учительского труда проценты, хотя кое-кто рассуждает примерно так: «Высока успеваемость — хороший учитель. Низкая — грош ему цена». Не согласен я с этим. Вся суть в том, какой след оставляете вы в наших душах. Невзирая ни на какие цифровые данные, ваш труд достоин и восхищения, и преклонения. А вот он у нас, мне кажется, как-то принижен. Даже праздника не было в вашу честь. Но я верю: справедливость восторжествует.
Теперь о главном. Ваших надежд я не оправдал: литературного деятеля из меня, увы, не вышло. Пошел в другую сторону от мечты: стал строителем. Тянем мы трассу. Говорят, всесоюзного значения. Но пока это взрыхленная бульдозером полоска в два с лишним метра шириной, змеей уползающая в недра тайги. Природа здесь потрясающая. На ее фоне особенно остро ощущаешь свою приземленность. Ну, какой из меня строитель?! Горе одно. Работаю как во сне… Знаете, я решил — не увижусь с Вами, пока не приобщусь к литературной братии.
Скажу откровенно, в школьные годы мы мало ценим своих учителей, вернее, не задумываемся о том, какую огромную роль они играют в нашей жизни. Для большинства из нас учитель — это человек, в силу своей профессии призванный обучать той или иной науке. Но проходит время, и постепенно ты начинаешь осознавать, что значимость педагога в твоей судьбе куда более значительна: конечно, если педагог настоящий, такой, каким были и останетесь навсегда для меня Вы.
В те годы я не мог глубоко осмыслить, в чем же истоки вашей дружбы с Валентином Кузмичём Чесовым, дружбы диаметрально противоположных по наклонностям да и характерам людей. А сейчас понимаю: связующим была самозабвенность, талант, с которым Вы дарили нам знания, широкий кругозор и человечность.
Мы, сами того не сознавая, перенимали от Вас лучшие качества. Мы любили Вас и прощали Вам маленькие слабости, от которых, в общем-то, не защищён ни один человек.
С легкой грустью я вспоминаю всех своих бывших наставников. Иван Сергеевич Захаров, Тина Петровна Пихарева, Александр Георгиевич Вяльшин, Ахмед Алиевич Арсланалиев, Александр Казбекович Юсупов… Как сейчас хотелось бы увидеть каждого из вас, пожать руку!
Только не подумайте, что я захандрил. Помните, на прощальном вечере Вы сказали, напутствуя нас: «Будьте достойны гордого звания – Человек. Это единственное, чем можете Вы отплатить нам, педагогам». Уверен, что многие Ваши выпускники рассчитались с Вами сполна. Может, когда-нибудь это удастся сделать и мне…
Будьте счастливы, дорогой Петр Алексеевич! Повинился бы я напоследок за те хлопоты, которые доставляли мы Вам, за озорство и непослушание, от которых прибавлялось седин на Ваших висках, за милые и немилые прозвища, которыми мы награждали Вас. Повинился бы, да думаю, ни к чему. Вы и сами понимаете, что наша несерьезность — издержка времени и молодости. Проходят годы, и мы смиренно преклоняем колени перед именем Учитель».
… Неохотно схожу я с волнующей ступеньки воспоминаний. Более десяти лет пролежало это письмо в бумагах, так и не найдя адресата. Более десяти лет не решался отослать я его по назначению, считая малозначительным, поверхностным. И вдруг, кольнула тревожная мысль. «А ведь я мог и опоздать?» Так, как опоздал я преклонить колени перед своей первой учительницей Анной Платоновной Кудимовой. Когда я думаю о ней, мне вспоминаются ласковые материнские руки, тепло их ладоней. Мне бы ответить добром на ее доброту, а я медлил, медлил ровно четверть века и опоздал. Ее, увы, больше нет в живых. Осталась неумирающая память, да боль непоправимой вины.
От мысли, что я мог опоздать и теперь, меня знобит. Я тороплюсь. Вспоминаю, что совсем недавно Петр Алексеевич лежал в больнице: шалило сердце. Я должен сейчас же, не теряя ни минуты пойти к нему. Но за окном прохладная сентябрьская ночь. Визит может выглядеть нетактичным. Надо дождаться утра. Я снова переношусь в прошлое.
… Урок только начался. В классе та своеобразно настороженная пауза тишины, которая наступает, когда учитель раскрывает журнал, готовясь вызвать ученика к доске.
Слышу свою фамилию. Выхожу и монотонным голосом излагаю содержание рассказа М. Горького «Старуха Изергиль».
— Стоп, — остановил меня Петр Алексеевич, — так не пойдет. — Ты не псалмы читаешь, а рассказываешь о талантливейшем произведении, которое надо воспринять всем существом. Давай-ка изобразим сцену свидания матери с часовым.
Петр Алексеевич вызывает ещё одного ученика, неуклюжего и далеко не с актерскими дарованиями Анатолия Охонько, и мы воспроизводим сценку.
Прошло столько лет, а она как живая стоит перед моими глазами. Да только ли она? Евгений Онегин, Печорин, Базаров, Андрей Волконский и Пьер Безу- хов… Вереница образов классической литературы. Они живы в памяти, потому, что их мы познавали с участием Петра Алексеевича.
Педагог требовал от нас непременного и полного вживания в образ, умело используя инсценировки. Сам он рассказывал убежденно, страстно, и достаточно ему было одного-двух жестов мимики, чтобы ярко и выразительно обрисовать ту или иную деталь.
Поначалу меня удивляли театральные наклонности Петра Алексеевича. И только спустя годы я узнал, что в молодости он окончил театральную школу в Саратове. Зачитывался Мейерхольдом и Станиславским, играл на сцене.
Перелом произошел, когда по мобилизации ЦК комсомола он был направлен в учительский институт. Окончив его в 1933 году, работал в Астрахани, Волгограде. В качестве офицера прошел трудные дороги Отечественной войны, протяженностью в пять лет.
С 1946 года у нас, в Хасавюрте. Четверть века — председатель городского методобъединения учителей русского языка и литературы.
Быстротечно время. Годы сделали свое дело: постарели наши бывшие наставники, ушли на отдых, некоторые — и вовсе из жизни. Их нет среди нас — и они с нами. Скромные, щедрые, все отдающие и ничего не требующие взамен, наши друзья, советчики, наша совесть.
5 июня 1971 года преподаватели школы №3 провожали на пенсию Петра Алексеевича. Звенели бокалы с шампанским, произносились тосты — и патетические, и сентиментальные. Было и весело, и грустно. Были цветы в честь виновника торжества и стихи. И не столь сухим и официальным казался текст Почетной грамоты отдела народного образования: «Ваша долголетняя и безупречная работа на благо нашей Родины вызывает у нас чувство глубокой благодарности к Вам».
А 16 сентября Петр Алексеевич впервые присутствовал в школе в качестве родителя у десятиклассников Марии Яковлевны Нечай. И я знал: он еще не раз придет сюда, учителем и советчиком. Ему есть, что передать молодым коллегам.
…В окно осторожно пробился первый луч солнца, скользнул в зеркало и отразился на стене оранжевым зайчиком.
Надо спешить.
Я сегодня должен рассказать о любимом своём учителе Петре Алексеевиче Пшеничном…
ПОСЛЕСЛОВИЕ: Увы, жизнь непредсказуема. Моё письмо так и не дошло до адресата, а рассказать о Петре Алексеевиче я смог только после его смерти, опоздав на десятилетия. С тех пор чувство вины гложет мою совесть, и запоздалые гвоздики на его могилу не уменьшают боли этой вины. К моему стыду и наказанию, последнее пристанище Петра Алексеевича (впрочем, как и многих учителей моих детских лет) поросло чертополохом. Мне иногда кажется, что одинокие вербы, высаженные над могилами некоторых, плачут в плену человеческого равнодушия. И только память со временем не ржавеет и не старится.
«Дружба», 8 октября 2011 г.